Вспомним, боги созданы нами, людьми. И вот бог предал создавший его народ. Что ж, очень по-человечески, не правда ли?!
Княжич Владимир, не закрывая «Палеи», положил сверху еще одну громоздкую и тяжелую книгу. Раскрыв ее, он недовольно поморщился. Латынь. Та самая ненавистная «кухонная» латынь, которой в Западной Европе давно заменили звучный язык Овидия и Горация. Похожие на раздавленных пауков буквы были не всегда понятны, но с третьей попытки княжич все-таки смог прочесть заглавие: «Liber Ivoris». «Книга из слоновой кости», если, конечно, не подвели те долгие часы зубрежки, которые были постоянным и неотвратимым ужасом его детских лет, проведенных в Галиче.
Слоновой кости на переплете обнаружено не было. Более того, страницы тоже оказались не костяные, а из вполне привычного пергамена, кстати, совсем неважного качества. Некоторые были попарно сшиты, так что узнать их содержимое можно было только после того, как читатель разрежет скреплявшие их шнурки из тонкой кожи. Были и уже разрезанные пары листов. На первом из них кто-то торопливо и небрежно писал слова, не имевшие видимой связи с заметками, помещенными ранее или в конце книги. Второй лист, тот самый, что скрывался за кожаными шнурами, всегда был девственно чист. Владимир долго разглядывал одну из таких страниц, рассчитывая увидеть следы смытого или соскобленного текста, но казалось, что чернила или тушь никогда не оскверняли желтоватой поверхности пергамена.
Ничего не могли подсказать и заметки на первых листах, не без труда прочитанные Владимиром. «Вечная поляна земляники», «Лестница в небо», даже какая-то неведомая «Растафари». Оставалось только гадать, что это. Название неведомого города, обрывки заклятий или, возможно, имя таинственной принцессы с Востока. Непременно с Востока, у западных варваров не хватило бы таланта для создания такого прекрасного имени.
Владимир Ярославич достал небольшой кинжал, который постоянно носил с собой. В Галиче, сотрясаемом постоянными заговорами и попытками переворотов, часты были расправы над проигравшими в этой борьбе, и победители вымещали свою злость и скопившийся страх привычными, но от этого не менее жестокими пытками. Княжич не желал стать главным номером скоморошьего представления под названием «торжество победителей» и готов был предпочесть тихую смерть от собственной руки. Церковь, конечно, осуждала самоубийство, но большим грехом, с точки зрения гордого сына Ярослава Осмомысла, было бы стать посмешищем на глазах гогочущей черни.
Тонкое острие заботливо отточенного лезвия потянулось к ремешкам, стягивавшим сразу несколько листов книги. На первой странице неведомый автор не только оставил очередную маловразумительную надпись, но и решился проиллюстрировать написанное. Эта картинка и привлекла внимание княжича, решившего заглянуть внутрь сшитых листов.
Неровные линии выдавали неопытную руку рисовальщика, и картинка получилась нелепой, как ученическая зарисовка на полях школьного диктанта. Но хотелось верить, что ребенку не придет в голову рисовать подобное. На картинке закутанная в широкое одеяние молодая женщина сжимала в объятиях отвратительный скелет, бессмысленно скалившийся со страницы книги и, казалось, глядевший прямо на Владимира.
Не сразу, но княжич разглядел, что изображено не объятие. Скорее всего, дама на картинке пыталась голыми руками разорвать скелет на отдельные фрагменты. И это у нее получалось. Темное пятно снизу рисунка, принятое Владимиром сначала за небольшую кляксу или случайный росчерк пера, оказалось старательно прорисованной берцовой костью, на которой еще держались наколенник и поножи.
Познаний в латыни хватило княжичу, чтобы перевести пояснительную надпись. «Прекрасная Дама, не знающая пощады», – гласила она, и Владимир мысленно согласился с определением. Сложно представить более мстительную особу, чем эта, не устающая бороться даже с мертвецом.
И как-то само собой всплыло значение этой красивой и, казалось, бессмысленной фразы. Западные трубадуры, нищие рыцари, у которых не хватало смелости даже на разбой, рыцари, сменившие копье и меч на лютню, не раз в тоске и печали звали ее, Даму, способную избавить от позора и презрения, окружавших их жизнь.
Дама, не знающая жалости.
Ее Величество Смерть.
Кончик кинжала отдернулся от книги. Негоже живому тревожить имущество мертвых, не стоит и торопить Смерть.
Нет на свете никого справедливей этой Прекрасной Дамы. Ее визит неизбежен, и никто не может отказаться от незваной гостьи.
Смерть что правосудие, она для всех.
Но правосудие слепо, а смерть видит все.
Видела она и тот самый кинжальчик, который осторожно отодвинулся от немного неровной странички пергамена. Видела, потому что притаилась внутри, за тонкими, но такими прочными кожаными шнурами.
И была чрезвычайно недовольна тем, что ее не выпустили на свободу.
Весна остановилась у стен тмутараканского святилища.
Бог, живший теперь в центре святилища, не любил тепло. Глазами обледеневшего каменного изваяния бог недовольно смотрел на зазеленевшие грязевые болота и освободившееся ото льда Меотийское озеро. Не в его власти было отменить весну, но задержать ее было возможно.
Весной у людишек просыпалась надежда, а она питала врагов тмутараканского идола. Все эти Перуны и Иисусы упивались искренними жертвами и молитвами, набираясь сил и могущества.
Растрескавшийся у губ статуи камень создавал у молящихся впечатление, что бог улыбается. От этой улыбки стыла кровь в жилах, а весеннее солнце старалось скорее спрятаться за тучу, чтобы не оскверниться.
Почему бы и нет? Бог мог себе позволить не просто улыбаться – хохотать.
Это была последняя весна на земле. С наступлением осени бог должен набраться сил, чтобы восстать против тех, кто многие тысячелетия назад заключил его в этот камень.
Так будет же камнем вся эта планета, и развеется в прах живой мир!
Бог не был живым.
Ему нас не жалко.
8. Дорога на Донец – город Корачев.
Конец апреля 1185 года
– Народ – что эта дубрава, – заметил болгарин, левой рукой указав Ольстину Олексичу на темную полосу леса в двух полетах стрелы от боевого охранения черниговских ковуев. – Издали, на первый взгляд, мы тоже кажемся монолитом. Но приглядись поближе, и от единства не останется и следа. Все порознь, все стараются найти место на просторе, где сильный сосед не сможет отобрать больше солнца. От милости светила зависит и положение в обществе. Чем лучше место, тем толще ствол.
– Ствол дуба в любом случае толще прута орешника, – проговорил черниговский боярин, не забывая настороженно оглядывать окрестности.
– Верно. Но и у людей не все определяет только удача. Есть порода, происхождение, и княжий отпрыск по рождению своему поставлен в положение лучшее, чем сын рабыни.
– По-твоему, это справедливо? Христос ратовал за равенство. Как там – «нет эллина и иудея»?.. Нет различия даже между народами, а не только внутри них! Или я не прав?
– Все сложнее… И не стоит, мне кажется, вырывать слово Божье из Святого Благовествования. Человека определяет душа, а она – от Бога. Холопа может поднять до боярина внутреннее благородство, а княжеского наследника его отсутствие сделает изгоем.
– Погоди-ка! Выходит, что все предопределено, и не стоит даже пытаться изменить свою судьбу. Уподобимся Валтасару, с покорностью читавшему на стене огненные буквы: «мене, текел, фарес»?!
– И опять-таки – все сложнее! Господь ведь не зря дал нам разум. Человек каждым своим действием совершает выбор, решая, каким путем идти дальше. Как бы пояснить… Скажем, боярин, ты стоишь на распутье и не знаешь, какую из двух дорог избрать. Одна явно короче и лучше, но пройти по ней ты сможешь только ценой смерти другого человека. Другая дорога запутанней и тяжелей, ты потеряешь время, зато не запятнаешь себя грехом убийства… Прародитель Адам не выдержал испытания искусом, и нам приходится каждодневно доказывать Господу, что он не зря помиловал человечество во время потопа и Сын Божий распят не напрасно. В нас перемешано добро и зло. Как знать, чего больше?